Щербаков, "Интермедия-5" ("Маросейка")

Самая мрачная (отвратная физиологически, въедающаяся) вещь с диска "Если". Объясню почему.
В начале Щербаков отмечает, что, сидя "на московской Маросейке", читал: "Что читал - не помню, Бёрнса? Хармса? не помню что". Естественно, прекрасно он помнит, потому что ничего, кроме Хармса, читать он попросту не мог, о чём говорит весь контекст песни, к которому элегический Бёрнс не может иметь никакого отношения - взят для рифмы и лишь выделяет несомненность Хармса. Это подтверждает Щербаков вторым упоминанием в финале: "я же вновь уткнулся в Хармса" - где он уже, не кокетничая ("не помню") отмечает бытовую деталь - книгу, которую читает. А "не помнит" он затем, что Хармс полностью въедается в плоть (костлявую, невкусную, как купленные куры) песни. Само его сморкающееся имя аллитерируется в тексте: "хамство", "хлам", "кошмар", "смех и грех", кошачье "мур" и т.д. Тогда становится понятна первая строка песни, которая может показаться автореминисценцией песни "Хотите, верьте", где автор так же перечисляет количество мест, где что-то не произошло (бы), но на самом деле всё глубже: "не на Мойке в Петрограде" может быть только отсылкой к Хармсу, ведь если иначе Щербаков мог бы сказать либо "в Ленинграде" (его молодость), либо "в Петербурге" (ему современность), но в "Петрограде" он точно никак не мог быть, не будучи Хармсом, который именно там жил. Соответственно, "не в архиве при лампаде" тоже косвенно отсылает ко временам "Петрограда" - где и когда ещё существуют такие огромные архивы, так плохо освещённые? - возможно, связь с какой-то реальной биографической деталью Хармса? То есть, он подчёркивает это, чтобы локализовать себя (в пределах песни) как Хармса сугубо московского, в противовес Хармсу петербургскому.
Кстати, в связи с этим - о мотиве песни, звучащем предательски-легкомысленно как милая московская песенка. Таким образом усыпляется бдительность слушателя, которого насторожил бы проработанный депрессивный саундтрек (вершина которого - в "Ночном дозоре"); здесь же депрессивный текст оттеняется легкомыслием мотивчика (тоже, кстати близкого к "московской песенке" "Хотите, верьте").
Дама с курами - явный потомок хармсовских старух - и тех, которые вываливающиеся, и особенно из одноименной повести. "Из одних суставов" - неприкрытая автореминисценция, отсылающая к песне "Суставы", но там суставы - с ярко выраженной сексуальной коннотацией , здесь же - разве в контексте извращения почти некрофильского (NB! Характеристика дамы ведь явно распространяется и на мёртвых кур :) В песне полно трупов: облезлые куры, дама - старуха с того света и, конечно, сам безмолвный (мало: непошевелившийся!) герой, как инкарнация потустороннего Хармса. Единственный умирающий - город, Москва. У Хармса, мы помним, старуха самопроизвольно появляется и исчезает в галлюцинации. И поскольку Щербаков так правдоподобно описывает размытую марь и муть июньского дня : "А кругом, гудя и воя, город каменный от зноя млел" (без просвета авторского заглаживания смыкая юродивое причитание дамы со свинцовым воем города), и так его "дама (часа) пик" вписывается в Хармса и в московскую жару, что возникает вопрос: "была ли дама?", или она, как и хармсовская старуха, вышла из читаемой книги, как воплощение солнечного удара? А тех "ста строчек", которые прочёл герой (всего ничего) вполне достаточно, чтобы впасть в сон (потерять сознание) от жары и книги - два кота же рядом с ним спали - и он уснул. А также "Старуха" Хармса и "Маросейка" Щербакова объединяются единым упомянутым в песне жанром: Кошмар. Поэтому нехорошая песня, так как по опыту (своему и некоторых знакомых) скажу: "Старуху" Хармса поминают в очень нехорошей ситуации.

From http://www.livejournal.com/community/m_sch/15490.html?nc=2