«ВОСТОЧНАЯ» ПЕСНЯ 1
Двенадцать лун на знамени моём,
и панцирь твёрд, и шпага тяжела.
Я рыцарь-тень, блуждающий верхом
в зелёном, как заросший водоём,
краю; и мгла, лежащая кругом,
коню и мне глаза заволокла.
Я следую невидимой тропой,
прислушиваясь к небу и к густой
листве. Но вероятнее всего,
что небо мне не скажет ничего.
И джунгли мне не скажут ничего.
А только зверь пробежит иногда в стороне, таясь и ступая легко,
оберегая от мелких колючих растений давнюю рану...
Мой светлый конь отважен и крылат,
он молод — и поэтому силён.
Он лучше слышит то, что говорят
стволы, и каждый новый аромат
ему, коню, понятнее стократ,
чем мне. Но я прозрачен, как и он.
Я тоже миф, хотя и не такой
стремительный, как этот молодой
скакун, ещё не знающий того,
что небо нам не скажет ничего.
И джунгли нам не скажут ничего.
А только птица мелькнёт иногда, улетая в дальнюю тёмную глушь
той самой чащи, куда, сколько б я ни скитался, вряд ли доеду...
А в той глуши, веками невредим,
стоит шалаш — бессонное жильё.
Там дева-тень, прозрачная как дым,
ночей не спит под кровом травяным.
И влажный ветер с деревом сухим
поют над обиталищем её.
Она не спит. И дерево скрипит
всё жалобней, пока она не спит
и плачет — вероятно, оттого,
что небо ей не скажет ничего.
И джунгли ей не скажут ничего.
А только гром подпоёт иногда тем двоим над крышей её,
обещая всему континенту большие дожди в феврале и жаркое лето...
1990