КАДРИЛЬ
Никакой жасмин под окном не пах.
Ни один в садах соловей не пел.
Паче страсти жаждала ты вражды.
Я любил тебя, я сказал — изволь.
Там и сям настроил я крепостей,
зарядил чем следовало стволы,
карту мира вычертил в двух тонах,
разместил над ней силуэт орла.
Не смущал меня проливной напалм,
фейерверк убийственный не страшил.
Я хотел увидеть твою страну.
Я мечтал замёрзнуть в её снегах.
В генеральском раже свинцом соря,
в то же время думал я вот о чём:
если вдруг у нас родилась бы дочь,
почему б её не назвать Мари?
Это было мощное кто кого,
кроме шуток, вдребезги, чья возьмёт.
Дорогой воздушно-морской масштаб.
Агентура в консульствах всей земли.
Я в потёмках дымных терял глаза,
от пальбы тупел, зарастал бронёй.
Ты роняла в пыль аромат и шарм,
изумруды, яхонты, жемчуга.
Но и в самом что ни на есть аду,
в толкотне слепых полумёртвых войск,
ты казалась всё ещё столь жива,
что пресечь огонь я не мог никак.
И гораздо после, когда пожар
сам собою стал опадать, редеть,
ты хранила столь ещё свежий блеск,
что, смотря в бинокль, я сходил с ума.
Отовсюду видная средь руин,
ты была немыслима как цветок;
не берусь конкретно сказать — какой,
полагаю всё же, что иммортель.
И когда пожар, повторяю, стал
опадать, клубя многолетний прах,
до нуля дотлел основной ресурс,
а за ним неспешно иссяк резерв,
от штыка последний погиб смельчак,
дезертир последний исчез в тылу —
и остались мы наконец одни
на плацдарме, словно в Эдеме вновь.
Парабеллум я утопил в ручье,
золотой сорвал с рукава шеврон,
силуэт орла завещал в музей,
карту мира выбросил просто так.
Если хочешь, действуй, дозоров нет.
Применяй картечь свою, Бог с тобой.
Подойди и выстрели мне в лицо.
Через два часа я приду в себя.
1993