МОИ РАКЕТЫ
Что, что, что, что ещё такое там белеет? Боже мой!
Фрегат испанский трёхмачтовый... всё по тексту, вот те на.
Однако жаль, судовладелец, ибо — если ты за мной,
то на взаимность не рассчитывай. Прошли те времена.
Давай друг друга по плечам не бить и вздора не молоть.
Хоть салютуй из всех орудий, хоть лавируй, хоть табань,
хоть в адмиралы запиши меня вне очереди, хоть
озолоти — не сяду я в твою лохань.
Конец прыжкам, выпит пунш, гимны спеты.
Но тем верней в потайных кладовых
блестят, уставив в облака свои зеркальные бока,
и разрешают мне дышать от сих до сих
мои ракеты. Замена счастию, как выразился классик.
Лишь мощь и власть их — теперь оплот последних чаяний моих.
Кто, кто, кто, кто ещё такой с грузовика, поверх голов,
почти поёт, поворотясь к потенциальным бунтарям,
что надо действовать, терьям-терьям, как он, среди орлов,
а не бездействовать, как я, сродни ужам, терьям-терьям?..
Шурум-бурум, душеспаситель! Разглагольствуй, завывай.
Стань пролетарием всех стран и корифеем всех наук.
Ужей брани, орлов приветствуй, но меж тем не забывай:
где есть ужи — там нет гадюк.
И даже твой силуэт на монетах
не означает, что ты — божество.
В том важный может быть момент для собирателя монет,
но поглядел бы он, как много есть всего
в моих ракетах. Какой сезам для развитого нумизмата!
Сребро и злато. Виват и браво, если ж в рифму, то брав́о.
Чем, чем, чем, чем ещё таким увлечь пытается меня
Земля, где каждый век шумит о новой правде для детей,
какая будто бы объемлет план судеб и злобу дня,
и поражает новизной, и всех румяней и белей?..
И каждый раз под этот гвалт я пробуждаюсь ото сна,
и выхожу в открытый космос, и вплотную, без помех,
на правду новую смотрю, и убеждаюсь, что она
стара как смерть, страшна как смертный грех.
И, словно шпильман к своим флажолетам,
или к монбланам своим скалолаз,
или Панург и иже с ним — к баранам нашим и чужим,
я неизменно возвращаюсь каждый раз
к моим ракетам: в кривое зеркало, где вещь двоится, мнётся,
дробится, рвётся — и лишь затем уничтожается как класс.
1994