* * *
Чепуха. Чепуха. Говорю тебе, всё чепуха.
И Ньютон чепуха. И законы его чепуха.
Я сперва возражал, сомневался: а вдруг да не этак.
Но потом возмужал и нашёл, что таки чепуха.
Я вперёд поглядел. Увидал впереди горизонт.
И назад повернул. Но и там полыхал горизонт.
Повезло, но потом. Повезло, повезло, да не очень.
Я словарь языка развернул, но и там горизонт.
Мы с тобой мотыльки. Мы всё время ползли не туда.
Я-то знал, я не полз. Я и всем говорил: не туда.
Мы никто, мы нигде. Мы с обеих сторон горизонта.
Мы туда повернём, где окажется, что не туда.
Ну и что? Мотыльки. Говорю тебе, всё чепуха.
И Нью-Йорк чепуха. То есть... нет, всё же не чепуха.
Небеса ни при чём. Не тужи ни о чём, молодая,
ни с того ни с сего упадая на ложе греха.
Мотыльки пропадут. Но не мы же с тобой пропадём.
Это пусть мотыльки пропадают, а мы подождём,
глядя, как сталактит истекает горючей слезою,
а под ним сталагмит вырастает своим чередом.
А если облако похоже на танк, значит, ему положено так.
И если жиже стала снежная гладь, лыжи пора менять.
Да что там! Вот есть у меня знакомый.
Здравый, толковый. Всех трезвей.
И, к слову сказать, не особо смелый.
Но, что с ним ни делай, любит змей.
Бывало, неделю бредёт песками,
лишь мотыльками себя кормя,
чтобы змею потрогать руками.
Всеми руками. Четырьмя.
1996