ФИЛЁВСКИЙ ПАРК
Не ради спорта перед сном (вокруг квартала три версты),
не за коробкой папирос дурных, ни (паче) для кровопролитья,
но ради только Красоты — я выбегал из общежитья
в объятья сумеречных грёз и ангелов земных.
Один из них, верней, одна — не пылко мною обожалась,
но с нею мне воображалось, что злоба дня отменена.
Или — что все уже экзамены (безнадёжные, не пойми про что)
сдал я на «удовлетворительно». Или на «хорошо».
Я был не слеп и знал, что сам увижу, если доживу,
как век пещерный не свихнёт копыт, переходя в такой же новый,
что полюбуюсь наяву, как птеродактиль двухголовый
на поднебесье посягнёт — и ангелов стеснит.
О том судил я не извне, оно не за морем скрывалось —
и мною в целом сознавалось. Но признавалось не вполне.
Так прогульщику нипочём понедельник, школа, семья, тюрьма, сума...
Так не верит умалишённый, что выжил он из ума.
Воскликнуть мог бы я теперь, когда уж поздно за моря,
когда на север и на юг — Сибирь (но и туда нельзя без визы):
скажи, прелестница моя, зачем улыбкой Моны Лизы
ты мне внушала, что вокруг — цветник, а не пустырь?
Зачем причёской Жанны д'Арк ты так в витринах отражалась,
что туго мне соображалось, идя к метро «Филёвский парк»?
Что за уникум здешний сапиенс! Режь его, распыляй, стирай с лица —
всё он делает вид, что это к нему не относится.
В ответ кокетка не смолчит, но раньше, чем поймёт вопрос,
пожмёт плечами: дескать, мал ты был! И лишь затем чело насупит.
Она ведь думала всерьёз, что понедельник не наступит.
Ведь он и впрямь не наступал. Пока не наступил.
И ей не раз ещё потом в пустых мерещились витринах
виденья с крыльями на спинах, но не с шипами и хвостом.
Быстро кончилась шоколадка, которую, уезжая из Филей,
мы купили за сорок восемь копеек или рублей.
2015